Раньше мы уже публиковали на нашем Сайте Хабаровских Казаков из Хуторского казачьего общества «Хутор Дьяченковский города Хабаровска» Уссурийского Казачьего войска отрывки из воспоминаний старейшего ныне живущего Уссурийского Казака. Этот человек — войсковой старшина Плотников Иван Павлович является живой легендой нашего войска. Фронтовик прошедший Великую Отечественную и Советско-Японскую войны, получивший на фронтах ряд ранений, в том числе тяжёлых, стоял у истоков возрождения Уссурийского Казачьего войска. Ныне Иван Павлович живёт в городе Артёме под Владивостоком, у своей дочери. Благодаря таким людям как Иван Павлович, Уссурийское Казачество подлинно живо, ведь они являются для нас маяками и связующим звеном поколений. Слава Богу, что воспоминания Ивана Павловича записываются и мы можем делиться ими со всеми Уссурийскими Казаками. И сегодня мы публикуем полный текст интервью с легендарным Уссурийским Казаком.
— Здорово дневали, Иван Павлович!
— Слава Богу!
— Как Ваше здоровье, как самочувствие?
— Пока все нормально, какие наши годы? Еще не время на покой, надо молодым опыт передавать, заниматься с детишками, рассказывать о славном нашем прошлом. В меру сил стараюсь.
— Иван Павлович, расскажите немного о себе.
— Родился я 26 сентября в 1924 году, в бывшем казачьем поселке Богуславский Гродековского станичного округа. До революции это было добротное, крепкое казачье поселение, числом более тысячи проживавших казаков и казачек. По рассказам моего отца, Плотникова Павла Михайловича, казаки жили крепко, держали большое хозяйство. Многие занимались пчеловодством. Охота была, рыбалка. Землю мало обрабатывали, в основном сдавали в аренду китайцам и корейцам за часть урожая. У многих охотничьи заимки были, для полевых работ станы. Дед мой, Михаил Николаевич после того как вышел в полную отставку, освоил пошив папах. Правление Войска поощряло такую деятельность, давало заказ на пошив папах, бекеш, казачьей справы и других нужных вещей для службы. Ведь казак на службу должен был пойти полностью справным, а были и малоимущие казаки. Поэтому их снаряжали из Войсковой казны, Правление помогало – выделяло деньги на снаряжение. Вот такие Войсковые подряды и были в чести у казаков. Кто седла делал, кто папахи. Не гнушались никакой работой, всякий труд был в почете. Ну и хороший приварок в семейный котел давала охота, рыбалка.
— Ну а как же казаки попали в районы южнее озера Ханка? Ведь изначально казачьи станицы были только на реке Уссури.
— Да, все правильно. Переселенных по приказу графа Муравьева из Забайкалья казаков поселили на Уссури. Наши корни ведь из Даурии, казаки-гураны мы. Станица Большой Зерентуй в Забайкальском Войске. По реке Аргунь на плотах сплавлялись в Амур и дальше по Амуру до слияния с Уссури. Там и ставили свои станицы и поселки. Наш первый поселок на Уссури был Будогосский. Там родился мой дед Михаил, его брат Еремей. Бабушка моя родилась в поселке Кукелевский, тоже на Уссури. Их род Чупровых, ведет свою родовую от первых казаков в Забайкалье. Но потом появилась другая проблема: крестьянские села в приханкайской долине стали грабить хунхузы, это бандиты из Китая. Что они творили даже страшно представить. Граница-то там сухопутная, вот они собирались в банды до двухсот-трехсот человек и шли к нам. Грабили все, что представляло ценность. Поджигали дома, разоряли хозяйства и даже уводили людей в рабство. Конечно, границу в те времена охраняли казаки, несшие срочную службу. Но Государев наместник в Приморье принял решение создать цепочку казачьих поселений на сухопутной границе. И получилось второе переселение казаков с Уссури на эти земли. Основали много поселков и закрыли границу (историческая справка: в 1879 году казаками были основаны два станичных округа, Полтавский и Платоно-Александровский и ряд поселков. Впоследствии был образован третий станичный округ – Гродековский) Мой прадед Николай со своими сыновьями Михаилом и Еремеем основали поселок Богуславский, в котором родился мой отец Павел, а потом уже и я. Сейчас это село Богуславка (историческая справка: поселок Богуславский был основан переселенными с Уссури казаками в 1879 году. До 1884 года носил название Лесной). После строительства железной дороги к нам стали переселять казаков с семьями из других Войск: Донского, Оренбургского, Кубанского. Например, рядом с нами был поселок Барановский-Оренбургский, основанный оренбургскими казаками. Оттуда отец взял себе невесту, мою маму. Её звали Варвара, а отец Леонтий Золотухин. У неё было еще два брата Александр и Роман и сестра Клавдия. Отец мой смеялся, что в Барановском фабрика невест, говорил, что уж очень много было там красивых казачек. Туда многие казаки ездили свататься.
— Иван Павлович, мы коснулись с Вами быта казаков. А что Вы помните из своего детства?
— Много чего помню, память у меня до сих пор хорошая. Вот, например, в какой-то праздник наш казак купил в лавке кулек пряников и собрал нас на улице и говорит: давайте кто быстрее до конца улицы и обратно, а кто первый – тому пряник! Вот мы и бегали кто быстрее, только пятки сверкали! Купаться бегали на речку Студеная, а тогда она называлась Бейчихэ. Еще помню, в саду у дедушки был огромный муравейник, так я травинку облизывал и совал туда. А потом муравьиным соком лакомился. А вот еще помню, что отец начал меня к коню и седлу приучать годиков с пяти. Как-то он с матерью уехал куда-то по делам, на целый день. И что мне в голову взбрело, что надо коня поить? Вывел я его из конюшни, подвел к крыльцу. Сам-то я маленький, не залезу без помощи. Маленький-то маленький, но сообразил, что залезть могу с крыльца. Вот с крыльца я залез на него и ладошками в гриву вцепился. Куда потяну гриву, туда он и идет. Понятливый конь был, чувствовал, что за наездник сидит. Выехал я из двора и сразу повернул в проулок к речке. Там уже конь зашел в воду и наклонился, чтобы пить. А я повис на нем головой вниз, только ручонками вцепился в гриву и думаю: «Ой, как бы не упасть!». Аж кулачки свело, с такой силой держался. Напился конь, и только мы обратно, как идет поселковое стадо, его по этому проулку через речку на выпас гоняли. А впереди бык идет, огромный и страшный! Ох, и напугался я тогда! Скорей-скорей перед стадом обратно в проулок и домой. Вот это я хорошо помню. Помню и соседей наших: рядом с нами жили Ваулины, а с другой стороны Деревцовы. За ними по нашей стороне Завалющевы, а за ними дом брата дедушки Михаила Еремея. Напротив нас через улицу дом дедушки Миши, а соседи были Кореневы, с другой стороны Пастухины. Сколько лет прошло, а я все это помню.
— Вы рассказываете, как будто это не жизнь в конце 20-х годов, а до революции. Казаки живут своим хозяйством, казачата бегают, играют, купаются…
— А так и было. Гражданская война у нас закончилась в конце 1922 года, после того как ушли те, кто воевал за белых, в Манчжурию, жизнь потихоньку наладилась. Многие вернулись после войны домой, снова стали обживаться. Казаки старались жить своим укладом с поправкой на новую власть. Думали, что все утрясется, казаки будут востребованы как при царе. А гонения и притеснения пошли уже к 30-му году. Вот тогда началась паспортизация, коллективизация, начались аресты и выселения.
— Иван Павлович, много пострадало в те времена?
— Да к началу 30-х уже многие разъехались или разбежались. Кто не примирился, тот за кордон ушел в Манчжурию. Вот наши родственники, братья Соснины, уходили за кордон. Наткнулись на пограничников, уходили с боем. Младшего брата убили, а старший ушел. Говорили, что в Манчжурии много наших скрывалось. Другие уезжали во Владивосток, Уссурийск или Хабаровск. А то и дальше уезжали. «Чемоданное настроение» у многих преобладало. Мама, я помню, отцу всю плешь проела, как говорится: «Поехали, да поехали отсюда». Кто успел уехать, тот жив остался. И как только началась коллективизация, отец решился на отъезд. Правда, до этого всю скотину у казаков в колхоз отобрали и все имущество. Коров, быков собрали на дворе казаков Ваулиных, от нас соседний дом. Они зажиточно жили, большой двор был. Вот туда её и согнали. А кормить нечем, хозяев не пускают, поставили милиционера с ружьем, чтобы никто не ходил. Против диверсий якобы. Так я помню, эта скотина нам ночами спать не давала, ревели коровы голодные всю ночь. Они ревут, мама тоже плачет, отец успокаивает. И я не сплю, страшно мне было. Потом скотина дохнуть начала от голода. Всем этим руководил председатель комбеда, не из наших. Он и списки на выселение, и на конфискации составлял (справка: председателем комитета бедноты был Афанасий Цапкин). Уполномоченные несколько раз к нам приходили изымать излишки. А какие там излишки? Ничего к тому времени не осталось. Дедушка отцу справил гармонь, он неплохо играл и меня научил. Так вот я хорошо помню, как к нам в дом двое уполномоченных зашли. В стене у пола была ниша, там стояла швейная машинка – подарок дедушки моему отцу на свадьбу. Так мама поставили табурет к стене, сама села и подол юбки расправила, чтобы не было видно. Они покрутились-покрутились, а взять нечего. Увидели гармонь, взяли её. Один закинул её на плечо, а она растянулась, хлопает его по нижнему месту и звучит. Второй ему что-то сказал, пошутил наверное, оба засмеялись и ушли. А отец с мамой сразу после этого собираться начали. Да что там собираться, и имущества уже никакого не было – скотину отобрали, что было на дворе и в доме реквизировали. Через неделю увязали все в платки, у отца была пара сапог, брюки, несколько рубашек, у мамы какое-то имущество. Может, что-то из зимнего было, я не помню. А у меня так вообще ничего не было. Лето было на дворе, я бегал в одной комбинашке: рубашонку на пуговицах внизу по бокам пристегивали к порткам, вот и весь наряд. Это комбинашкой называлась. Кто-то из соседей ехал в Гродеково, нас взял на телегу и мы поехали. Машинку швейную с собой взяли, она нас потом очень выручала. И еще запомнился мне наш песик. Бежал-бежал за нами, так и отстал. Жалко мне его было, плакал всю дорогу. Так и добрались на перекладных до Владивостока. Отец к тому времени хорошим механиком был, нашел себе работу.
А кто остался, тех чуть позже забирать стали.
— Из родных никто не пострадал?
— Да как же никто, конечно, пострадали. Дед Михаил и бабушка Соломонида остались со своим сыном, моим дядей Петей, младшим братом отца, и дедушка Еремей с семьей. Дедушка Еремей в свое время поселковым Атаманом был, вот ему, наверное, и припомнили. Михаила, Еремея и Петра забрали осенью 1930 года и отправили на строительство Оборской ветки под Хабаровск. Там по слухам, в тайге строили Оборский леспромхоз, вот они и тянули туда узкоколейку. Михаил и Еремей умерли на строительстве в первый год, а дядя Петя говорят, еще потом где-то сидел (справка: Петр Михайлович Плотников после окончания строительства Оборской ветки получил еще пятнадцать лет ссылки в спецпоселении в поселке Тыгда Амурской области). Говорят, много там было наших из Гродеково, и из других округов тоже казаки были. И с Амура казаки тоже были. Гиблое было место, условия как на каторге. Многие там остались навсегда. Моей бабушке Соломониде разрешили съездить на свидание с дедом Мишей. Как она добиралась туда неизвестно, но после свидания она так была потрясена увиденным, что через неделю после возвращения умерла. Сердце не выдержало. Это мне отец рассказал. И жила она после высылки мужа с сыном сначала в холодной пристройке – дом заселили переселенцами, а потом у родственников. Вот такая благодарность от новой власти. Я уж не знаю, что она чувствовала, когда мыкалась рядом с домом, который ставил её муж и в котором родились её дети. Старшие сестры моего отца к тому времени тоже разъехались, кто куда. Две самые старшие сестры, Александра и Татьяна, жили в Харбине. Александра еще до войны там жила, работала воспитательницей в семье богатого чиновника или промышленника. Там и осталась. После Гражданской войны туда же уехала Татьяна со своим мужем.
Многих уехавших вылавливали во Владивостоке. Вот я уже говорил, что у мамы было два брата, Александр и Роман. Оба у белых служили. Роман погиб еще в Гражданскую в карауле, там расследование целое было, вроде как несчастный случай при обращении с оружием. То ли он не разрядил карабин, то ли его товарищ. И нечаянно застрелили. А Александр еще раньше нас уехал во Владивосток. И вот его кто-то опознал. Взяли на улице, спровоцировали драку и вроде как за драку задержали. А потом в бухте Соболя расстреляли. Тётка моя Клавдия уже много лет спустя ездила в Хабаровск, искала документы. Ей дали справку, что он реабилитирован. Реабилитировали, а что толку? Человека-то уже нет.
Отца тоже забирали во Владивостоке, несколько месяцев длилось расследование. Он как механик в командировку ездил куда-то в район, а там кто-то испортил трактора. Вот его якобы за диверсию и взяли. Хорошо, что следователь оказался из Гродекова. Он хорошо знал деда, это отца и спасло. Он не стал формально подходить к делу, попробовал разобраться. Проверил все и отпустил под подписку. А потом нашли виновного, с отца уже все обвинения сняли. Так вот я хорошо помню, что когда вернулся отец домой, он мне сказал: «Запомни Ваня, на всю жизнь запомни: если будут тебя спрашивать, никому не говори что мы казаки. Всем говори и в анкетах пиши что мы хлеборобами были». Время такое было, за принадлежность к казачеству можно было в лагеря уехать, а то и пулю получить.
— Иван Павлович, Вы же Великую Отечественную войну прошли, имеете ряд наград.
— Когда война началась, это было полной неожиданностью для нас, дальневосточников. Больше всего ожидали нападения японцев, об этом и говорили между собой. Тем более, что были бои у озера Хасан, в нашем бывшем Гродековском округе на границе тоже шли локальные столкновения пограничников с японцами. Но вот что будет война с немцами, никто не ожидал. Патриотический подъем был массовый. Мне тогда было 16 лет, но я тоже пошел в военкомат. Ходил каждый день, пока не надоел военкому. Помню, он мне тогда сказал, чтобы я приходил, когда 17 лет исполнится. С нетерпением дождался своего дня рождения (26 сентября) и на следующий день пришел. Так меня и оформили в Хабаровское военное училище, на минометное отделение. Но учиться долго не пришлось, после освоения первых навыков и получения необходимых знаний, меня и троих таких же молодых хлопцев перевели в Бикин. Пожалели нас 17-тилетних, хотя в это время как раз тяжелые известия приходили из-под Москвы. Там, в Бикине, формировались маршевые роты на фронт из запасных. А мы проводили занятия с минометчиками, освежали в их памяти знания. И так было до лета 1942 года. Когда немец стал рваться к Сталинграду, тут уже не смотрели, сколько тебе лет. Нас отправили под Воронеж. Там я получил свое первое тяжелое ранение. Долгое время лечился, потом был в запасном полку в качестве инструктора. И на фронт попал уже летом 1944 года, в 5-ю Армию генерала Крылова в составе 3-го Белорусского фронта (командующий генерал армии Черняховский И.Д.). Наше командование накапливало силы перед операцией «Багратион» и стягивало свежие резервы. Противник был уверен, что мы не сможем взломать его оборону, так как перед его позициями были многочисленные белорусские леса и болота. Да и враг был опытный, обстрелянный за годы войны. Но мы тоже были не лыком шиты, все равно взломали его оборону и вышвырнули врага за пределы нашей Родины. В июле я получил второе тяжелое ранение и снова надолго выбыл из строя. Вернулся на фронт перед окончанием войны, участвовал в штурме Кёнигсберга. Там же и закончил войну.
— После этого Вы демобилизовались?
(Смеется) — Нет! Это закончился мой первый боевой этап. Летом 5-ю Армию погрузили в эшелоны и отправили в Забайкалье, на войну с японцами. Так что я прошел обе войны, ветеран обеих войн. Японцы, конечно, сильные воины. Самурайский дух, стремление умереть за Императора — все это сказывалось. Но куда им воевать против солдат, победивших Германию с союзниками?
Но и это еще не все. Так как мне пришлось повоевать в Прибалтике, я немного знал местность. Меня отправили туда добивать немецкие группировки, которые находились в лесах. Им помогали «лесные братья», которым терять было нечего. Вот они много неприятностей приносили становлению мирной жизни. Трудно поверить, что осенью 1945 года в Прибалтике в лесах скрывались разномастные группировки немцев численностью до 200, а то и более человек. Наше командование создало мобильные, хорошо вооруженные отряды по 30-50 человек для борьбы с ними. Наученные опытом войны, мы не лезли в лес напролом, а применяли следующую тактику: получив разведданные о месте дислокации, мы старались подобраться поближе и занять позицию. Потом накрывали лагерь из легких минометов и тут же вступали в ближний бой. Без разведки в бой не вступали, это чревато было большими потерями с нашей стороны. Только после получения разведданных о противнике. Очень нам помогали местные жители. Но многие боялись, старались быть в стороне.
Уже к концу октября с крупными группами было покончено, мы свои функции передали войскам НКВД и местной милиции. И вот только после этого я был демобилизован.
— Как складывалась мирная жизнь?
— После демобилизации я вернулся во Владивосток и уехал учиться в Хабаровск, в Культпросвет училище. Отец еще до войны научил меня играть на аккордеоне и моя страсть к музыке за годы войны не умерла. Закончив его, я до самой пенсии работал руководителем кружков народного творчества в разных клубах, в школах — преподавателем музыки, пения, и даже учителем черчения и физкультуры. Конечно, полученные раны давали о себе знать, я получил вторую группу инвалидности. Но это не мешало мне продолжать жить и работать.
— Иван Павлович, спасибо за интересный рассказ о своей жизни.
— Пожалуйста.
— Что бы Вы пожелали нынешнему поколению, какой наказ дали бы возрождающемуся казачеству?
— Молодежь, не забывайте нашей истории. Она многому учит, а если её забыть, то это может привести к непоправимым трагедиям. А казакам – быть всегда впереди, так же, как были наши предки – только на переднем крае. Помните, что на вас смотрят другие. Будьте везде и всегда примером для домашних, для соседей, для людей. Чтобы не было стыдно перед нашими великими предками. Они создали Россию. Они были её защитниками. Они первыми поднимались на борьбу с врагом. На них равнялись. И вам надо быть достойными их, не позорить честь и славу казачью. Вот и весь мой наказ.
(Записал воспоминания Атаман посольской станицы Уссурийского казачьего войска в г. Санкт-Петербурге Сергей Плотников)